– Видишь, это было совсем не страшно, – улыбнулся шатен, убирая назад дреды.
– Да, верно, – согласился близнец. – Но, если честно, я всё же боялся.
– Я тоже, – признался Том. – Но теперь, здесь, мы можем делать всё, что пожелаем.
– Да.
Билли ослепительно улыбнулся брату, снова накрашенные черным глаза блестели, а волосы цвета вороного крыла развевались по желанию ветра… Он совершенен. Медленно приблизился своей кошачьей походкой, Том ждал, однако брат вдруг перестал улыбаться, остановившись, и растерянный взгляд скользил по воздуху, где должен был находиться Том.
– Том?
– Что? – удивился брат.
– Том?? – в голосе появился страх.
– Что?
– Том? Где ты? Том!! – запаниковал Билл.
Гитарист не понимал, он хотел подойти, но боль сдавила его грудь, не давая дышать, заставила упасть на колени, резко ударяясь о землю. Том сжал руками грудь – так было больно.
– Том! – снова позвал брат, глядя куда-то справа от него.
– Мне… плохо, – с трудом выговорил Том. – Нет… Билл… Билл! БИЛЛ!!
Он чувствовал себя внезапно задохнувшимся, его тело никогда прежде не доставляло ему столько боли; и он ничтожно мало чувствовал себя – самого себя, точно растворяясь в воздухе. Вновь открыв глаза, он, ослепленный ярким светом, судорожно вдохнул воздух:
– Доктор, он проснулся! – воскликнул женский голос.
Проснулся? Он… он был… Билли, – единственные слова, пришедшие на ум и тут же потонувшие в бессознании.

* * *

– Ты… ты думаешь, это хорошая идея? – беспокойный голос.
– Да, Георг! – настаивал басист. – Самое меньшее, что мы можем!
Густав попытался придать своему другу чувство уверенности, но не мог ручаться и за своё собственное. Конечно, он удивился, даже пришел в шок, когда узнал, какие отношения между близнецами, и старался лишний раз не вмешиваться, однако он отдавал себе отчет, что лишь постепенно от них отдалялся, закрывая глаза, как если бы просто бросал их…
И сегодня он сравнивал это с тем ощущением, когда месяц назад ему сообщили: Билл и Том сделали попытку самоубийства, и гитарист, в отличие от брата, остался жив. Густав чувствовал себя виноватым в произошедшем: если бы он был с ними, если бы попытался понять… Вероятно, мог бы попытаться помочь.
Георг ощущал примерно то же самое: он не понимал гомосексуальных отношений и тем более инцест, разумеется, он был против, но… Как на это смотреть? Близнецы могли делать всё, что им вздумается, пока не попали под следствие. Если бы существовала возможность, если бы он только знал, что они нуждались в друзьях.
Он повернулся спиной к этим двух мальчикам, которых считали лишь маленькими братьями, - он их предал. Он боялся снова увидеть его. Боялся увидеть Тома.
Они стояли в тяжелом молчании у комнаты, на которую им указали, долго колеблясь на пороге, прежде чем осмелиться постучаться в дверь: но не последовало никакого ответа. Густав вопросительно посмотрел на друга: в конце концов, басист решил открыть дверь. Это оказалась довольно большая белая комната, холодная и пустая. Впрочем, не совсем: повсюду разбросаны порванные газеты и журналы, в которых написано о несчастном случае, о попытке самоубийства, о группе, о мерзких, безнравственных отношениях… Взгляды друзей остановились на стуле около постели.
Он смотрел в окно.
– Том? – позвал Густав.
Стул медленно повернулся – инвалидная коляска. Эта представшая картина поразила обоих музыкантов; но было и нечто ещё: на голове у мальчика черная бандана, но никаких дредов больше нет; черты лица казались бледными и болезненными, появились круги под глазами, а стройность превратилась в худобу. Георг пораженно замер; Густав же пытался скрыть своё волнение:
– Эм, Том… мы пришли навестить тебя. Эм… Твоя мама сообщила нам, что ты пришел в себя… И…
Ореховые глаза их друга спокойно смотрели, без выражения, рассматривая бывших друзей словно насекомых, растения или собак. Даже менее значительно… Тем не менее, Он был «там».
Блондин сглотнул, не зная, что сказать человеку, в котором ничего не осталось от их прежнего друга. В комнату вошла медсестра:
– Вы его семья?
– Друзья, – вполголоса ответили они.
– Эм… ладно. Ваш друг не говорит с того момента, как пришел в себя, – пробормотала медсестра, будто оправдываясь. – Доктор утверждает, что это вызвано травмой и что он потерял способность говорить.
– Я… это серьёзно? – спросил Георг, тут же осознавая всю глупость своего вопроса.
– Эм, – девушка обратилась к больничному листку. – Вашего друга спас воздушный мешок в машине, но этого оказалось недостаточно: он может двигать головой и пальцами, но… – она понизила тон голоса. – Он не выздоровеет.
Густав почувствовал себя так, словно его ударили. Том? Том не сможет выздороветь?.. Он повернулся к мальчику. Но тот, похоже, потеряв к ним всякий интерес, глядел в окно. Медсестра разрешила друзьям остаться и удалилась. Густав приблизился к бывшему гитаристу группы, которой больше не существовало, и его горло сжалось.
– Том… – выдохнул он.
Парень не ответил, даже не повернулся, наверное, загипнотизированный видом за окном. Густав кусал нижнюю губу, чувствуя, как воздух начинает жечь глаза; слёзы теплыми струйками проступили на щеках, и он упал на колени перед подростком.
– Том… Прости… Если бы ты знал, как мне жаль… Прости… Если бы я был там… Если бы попытался.. Прости...
Георг слушал это, в бессилии глядя, как его друг плачет рядом с Томом.
Конечно, он мог бы сказать что-нибудь. Но зачем? Они могли плакать, но это ничего бы не изменило, не отменило их предательства и, прежде всего, не вернуло бы к жизни Билла. Тогда о чем они сожалеют? Они их бросили, они, кто должны были попытаться понять, они, кто называли себя их друзьями. Густав всё ещё плакал, но Том не намеревался позволить ему увидеть хоть каплю прощения в собственном взгляде или отношении: это было справедливой местью. Том взглянул на Георга, и они молча рассматривали друг друга долгое мгновение, прежде чем парень не вернулся к виду за окном.
Сколько раз он желал умереть? Сколько раз видел собственное падение? Но все окна больницы слишком высокие и прочные, чтобы Том был в силах их разбить. Он хотел бы умереть от голода, но его тело снабжалось искусственным питанием, и не было возможности его отключить. Он мог лишь продолжать мучить себя и сжимать кулаки от бессилия.
Его мама приходила сюда несколько раз, но Том игнорировал её, вероятно, чтобы заставить испытывать вину. Она потеряла не одного, а двух сыновей. Он желал, чтобы она знала, чтобы поняла… Ему бы не принесло это никакого удовлетворения, но он не собирался прощать.
Отчим тоже наведывался пару раз. С ним было хуже всего. Хотел бы Том обладать всеми средствами, чтобы только схватить его за горло. Это - ЕГО ошибка. Это - ЕГО машина. Старая развалина, которая и имела только лишь воздушную сумку со стороны водителя. Конечно, уголком сознания он понимал, что винить кого-либо бессмысленно, но ему нужно было избавиться от всей боли и чувства несправедливости. Он ничего не говорил, он никого не отвергал, но и не собирался защищать.
Георг и Густав ушли, в их памяти остался лишь презрительный взгляд Тома. Парень вновь посмотрел в окно: он наизусть выучил все статьи, что принесла медсестра. Почему она это сделала - он не знал, да и не желал бы знать.
– Том…
Заинтересованный, он замер, без труда узнавая знакомый голос. Человек стоял у двери, неловкий и неуверенный; казалось, напряжение его можно было потрогать подушечками пальцев.
– Том, я знаю, ты многого от меня ожидаешь… Не нужно быть пророком, чтобы догадаться. Но не требуй этого от матери… Постарайся понять: это было нелегко для неё.
А для них? Им было легко? Он, не моргая, смотрел на отчима. Тот не двигался ещё пару мгновений, прежде чем прошептать:
– Гм… ладно. Тогда я пойду… – человек повернулся к двери.
– Гордон…
Изумленный, он развернулся: не послышалось ли? Он взглянул на Тома, который так же рассматривал его самого. Они долго сверлили друг друга взглядами, и отчим уже собирался уйти, думая, что всё-таки показалось, когда Том прошептал:
– Я вас всех ненавижу.
С этими словами он вновь повернулся к окну. И Том вдруг понял, как ему можно снова увидеться с братом. И на этот раз никто бы ему не помешал…